Ренита слабо верила в происходящее. Точнее не верила совсем, хотела, чтобы все это оказалось просто дурным и страшным сном; откроешь глаза - пуф, все исчезнет, испариться и забудется, они окажутся в родной пещере, сонные и счастливые. Она крепко зажмурилась, не обращая внимания на слезы, а потом снова медленно открыла глаза, но… Ничего не пропало. Все оставалось прежним.
Хотела открыть рот, сказать что-то, но рявк мужа заставил ее замолчать и снова отступить на шаг назад, прижимая уши к голове и опуская голову. Может быть она правда дура, просто молодая львичка, которая не понимает простых и очевидных вещей?.. Сейчас Шенью отчитывал ее так, точно не мужем был, а строгим отцом, вбивающим в ребенка простую истину, которую ему давно пора знать. Рычал, злился, рявкал, заставляя Рену опускать голову все ниже, пока морда не оказалась на уровне плеч. Слезы молча стекали по темному носу и падали на траву, сказываясь крупными бусинами.
Она не могла смотреть на него… Боялась. Боялась смотреть и говорить что-либо, потому что он был прав и подобная истерика может плохо сказаться на детях. Ренита честно пыталась взять себя в лапы, но у нее банально ничего не получалось из-за черной тучи ауры мужа, которая давила и жала к земле, не давая не то, что говорить, даже полноценно дышать. Да и был ли смысл что-то говорить, если подумать? Шенью уже четко дал понять, что считает слова жены глупостью и что ее истерика - очередной закидон, который стоит немедленно заканчивать. Новые слова в этом русле только подольют масла в и без того горящий столб огня. Отчасти это тоже было правдой, ибо юная лекарша была слишком эмоциональной и не всегда могла себя контролировать на предмет тех же слез.
- Я волнуюсь за них… Я не хочу, чтобы они росли так, как росли мы…
Это бы сказано тихо, фактически шепотом, Рена даже не была уверена, что Шенью вообще это слышал. Снова сглотнула и встала, так и не решаясь больше поднимать глаза на льва. Сделала всего лишь несколько шагов в сторону воды и снова села, глубоко вдыхая прохладный воздух и стараясь успокоить клокотание в груди. Ей нужно успокоиться. Хотя бы ради детей. Светлячки кружили вокруг Рены, более смелые даже иногда садились ей на пушистые уши, перебирая лапками влажную шерсть, но лекарь не обращала на это совершенно никакого внимания.
- Я никогда не видела своего отца, он ушел задолго до моего рождения и я даже не знаю, любил ли он мою мать или же просто переспал с ней по прихоти, - она смотрела куда-то то ли перед собой, то ли в воду, стеклянным и пустым взглядом. Серые глаза, полные слез, стали почти что белыми. Никогда не рассказывала этого прежде и вряд ли бы рассказала, будь ситуация иной. - А моя мать… Я росла в разгар засухи, воды и еды не хватало даже для взрослых львов, что уж говорить по львят… Для меня было самым страшным на свете - это умереть от голода. Я люблю свою мать, надеюсь она еще жива, но… Она продала меня за кусок мяса, Шенью. Я росла и мне требовалась твердая пища вместо молока, мама решила, что ее выживание важнее моего и бросила меня на краю пустыни, чтобы я умерла от жары, жажды или голода.
Она помолчала, сглатывая вязкую слюну. Трудно, очень трудно было говорить, еще труднее было сформировать мысли так, чтобы муж понял. Она боялась снова разозлить его, потому старалась подбирать слова.
- Мои родители бросили меня и вряд ли жалеют об этом. Еще полгода назад я поклялась сама себе, что если у меня будут дети, то я ни за что не брошу их. Сама помру от голода, но найду способ прокормить своих котят… Найду способ обогреть их, накормить и достойно воспитать.
Снова помолчала. Ее стало слегка трясти, но уже не от истерики, а просто от мерзкого влажного тумана, что ложился поверх шерсти. Слезы медленно подсыхали на щеках, пусть глаза все еще и были влажными. Однако стоит отдать Рене должное, теперь она могла успокаиваться быстрее, чем тех же полгода назад. Уже не истерила долгими часами, виня всех все вокруг. Взрослеет? Хотелось надеется. Поежилась, пытаясь хоть как-то логически закончить то, что начала.
- Когда ты сказал, что дети могут перенять твое наследие, я… Я испугалась, что ты отвернешься от них, как отвернулся от тебя твой отец. Я хочу, чтобы у наших детей было детство лучше, чем было у нас… Чтобы они не росли в голоде, как я, и чтобы они были счастливыми, каким не мог быть ты. Хочу, чтобы они росли в любви, с обоими родителями.
Теперь она замолчала окончательно. Слез больше не было, только усталость и побитое состояние.